SWRRF. 20?? - Владимир Левендорский

– Может, по бокалу вина?.. на прощанье. Как раньше говорили… э-э-э… на посошок, – предложил Ректор. Он немного помедлил с ответом. С одной стороны, у Ректора было прекрасное вино. С другой стороны, ему не хотелось слушать занудные и косноязычные рассуждения ректора и мучить себя зрелищем, как он будет изображать своё «наслаждение» действительно прекрасным напитком: тот давно уже не был «натуралом», но перед ним почему-то стеснительно пытался это скрывать. Однако, очевидно, они в этом году видятся последний раз. Отказ будет не вежлив. Может быть, даже, расценён как высокомерие. И он согласился.

Ректор пригласил его жестом в стоявший неподалёку небольшой – парковый, – двухместный электромобиль, на котором он, видимо, приехал. Но Александр сказал: «Давайте лучше пройдёмся».

Они стояли у самой границы Купола. Перед ними, в полукилометре от них, ярко светились здания университетского городка. А вокруг парк: ярко зелёный идеально ровный, густой ковёр травы и ровные ряды невысоких аккуратных деревьев, образующих пересекающиеся в разных направлениях неширокие аллеи. Они были живые. Но из-за своей неестественной яркости, правильности, упругости (трава тут же выпрямлялась, стоило поднять ногу, и нельзя было понять, где ты только что стоял) казались неживыми, искусственными. – Плоды дешёвого генного конструирования. Он любил здесь гулять, потому что здесь он ничего этого не замечал. Он уходил в свои воспоминания и видел этот парк таким, каким тот был больше четверти века назад. Забывшись в своих воспоминаниях, он и добрёл незаметно до границы Купола.

И сейчас, сделав несколько шагов, он вновь погрузился в этот мир воспоминаний далёкого детства. Тогда это была просто большая поляна, поросшая степным разнотравьем – «бурьяном». Её пересекали большая каштановая аллея и две поменьше пирамидальных тополей. Между ними – несколько островков плакучих ив, сирени и разбросанные как попало деревья вишен, яблонь и жердёл. Весной всё это буйно зеленело и цвело. Но уже через 2—3 месяца выгорало и лишь к середине осени бурьян слегка оживал и вновь начинал зеленеть. С каждым годом периоды возрождения и цветения всё укорачивались, а засуха становилась всё дольше. И всё больше деревьев следующей весной уже не зеленели и не цвели.

Ему было очень трудно отделить свои собственные воспоминания от тех образов прошлого, которые сформировались у него после многочисленных просмотров фотографий и видеосъёмок той поры. Но некоторых из этих воспоминаний не было ни на фото, ни на видео, но, тем не менее, они с такой чёткостью сохранились в его памяти, что, погружаясь в них, он как бы проваливался в прошлое и всё «вживую» вновь происходило перед его глазами.

…Середина на редкость дождливой весны. Они с бабушкой идут по каштановой аллее. Бо’льшая часть деревьев стоят мёртвые, без листьев, без цветов. Бабушка подходит к каждому ожившему дереву, лучисто по-детски улыбаясь, гладит их молодые широкие листья и разговаривает с ними: «мои хорошие, красивые, ожили умнички», – поднимает его, чтобы он попробовал мягкую нежность молодого листа, поднимает его ещё выше поближе к «свечке» каштанового цветка и говорит: «посмотри какая красота!» Где-то в конце аллеи они останавливаются у полу засохшего каштана. На нём всего несколько веток с молодыми листьями и всего одна «свечка» цветка. Бабушка гладит его редкие листья и говорит: «И ты ожил, умница, молодец. Надо жить». А по лицу её текут слёзы. Он спрашивает: «Бабушка, ты почему плачешь?» Она вытирает тыльной стороной ладони слёзы и отвечает: «Я не плачу. Это пылинка в глаз попала. Посмотри, как вокруг красиво. Весна. Всё возрождается… Всё хорошо, малыш. Всё хорошо… жизнь продолжается…» А слёзы уже текут ручьями, которые она не в силах остановит, и она отворачивается, чтобы он не видел этих слёз…

…Они с дедом сидят на лавочке под плакучими ивами у входа в НИИ физики. Ждут его папу. Точнее, сидит дед, а он ходит по полуразвалившемуся небольшому фонтану, который на его памяти никогда не работал, и подбрасывает ногами пепельно-зелёные опавшие листья. Только конец июня, но ивы уже наполовину осыпались. Листья падают, не успев пожелтеть.

Наконец, появляется папа. По первому же взгляду он определяет, что папа «злой». Этим словом он лет до десяти обозначал все неприятные для него эмоциональные состояния родителей, прежде всего различные формы недовольства его поведением. Папа как-то мельком, без обычных шуток и расспросов, целует его и садится рядом с дедом. Что-то начинает рассказывать… а потом они начинают ругаться. При этом дед, обычно весёлый, уверенный, энергичный, сейчас похож на провинившегося ребёнка, который знает, что что-то делает не так, знает, что ему в этом всё равно придётся сознаться, но очень не хочет этого делать.

Что они говорили, из-за чего ссорились, он тогда не понимал. Лишь через много лет, уже после получения своей первой профессиональной квалификации, он решился расспросить об этом своём воспоминании отца. Тот удивлённо спросил: «Ты это помнишь?», – но ему показалось, что отец сам давно ждал этого вопроса. Ему давно хотелось выговориться, облегчить душу. И сделать это он мог только с ним. Потом они ещё несколько раз обращались к этому разговору. Последний раз перед его первой поездкой сюда. И теперь на «видеоряд» детских воспоминаний естественно, органично ложился реконструированный его мозгом «звукоряд».

– Думал, не выдержу это ритуальное священнодействие – раздражённо говорит папа, садясь рядом с дедом. – Почти шесть часов околонаучного щаманства… только желание высказать всё, что я думаю по этому поводу, заставило меня всё это вытерпеть. Так они ж поставили моё выступление последним! И зря. Во мне только больше накопилось всего, что захотелось им сказать. … это, даже не курсовая работа, так, рефератик, в котором понадёргано всякого, не складывающееся ни в какую целостную картину. Но и это не главное – там просто элементарные ошибки в формулах… я уже не говорю о том, что сама проблема притянута за уши и не представляет ни практического, ни теоретического интереса… всё это я им, естественно, высказал с «высоко трибуны». И знаешь, какая реакция? – Гробовая тишина! Как будто я выругался матом на похоронах или испортил воздух на приёме у английской королевы… А потом Лёха отводит меня в уголок и говорит: «Ну зачем ты так? Ты понимаешь, что теперь ты и на факультет-то прийти не сможешь: тебе никто руки не подаст. Ты же просто оскорбил уважаемых людей, авторитетных учёных. Научный руководитель, между прочим, дважды лауреат, а главный рецензент – членкор…» Я ему говорю: «А они хотя бы прочитали эту работу? Или просто посчитали ссылки на свои „эпохальные труды“, одна половина которых написана 5—10 лет назад и давно устарела, а вторую половину и сами толком не знают, потому, что они написаны „в соавторстве“. Да и на факультет мне уже приходить не к кому. Данил, последний, с кем интересно было общаться, сбежал от вас ещё прошлой осенью. Есть ещё у вас пара толковых аспирантов и с десяток не глупых студентов. Но и они от вас рано или поздно сбегут…» И знаешь, что он мне ответил? – «Ты просто завидуешь». У меня аж дыхание перехватило. «Чему?» – спрашиваю. «Тебе – говорит, – уже за тридцать, а никаких званий, премий…» «Ты хоть высунь нос из вашего околонаучно-номенклатурного заповедника – говорю я ему, – даже Нобелевская премия уже не более, чем дань традиции, её вручают как знак уважения учёным, реально уже завершивших свой научный путь. Даже на „индекс“ цитирования, которым вы всё ещё так дорожите, реально никто особого внимания не обращает. Только индекс TOLJEU…»

– А зачем ты вообще туда пошёл, – прерывает гневный монолог отца дед. – Ты не знал, что там тебя ожидает?

– Лёха попросил. Вместе учились когда-то… время свободное вроде бы есть… Да хрен с ними. Я это рассказал тебе только, чтобы лишний раз подтвердить: нормальному человеку здесь делать нечего. А скоро просто невозможно будет жить… Мне уезжать только через четыре дня. Вы с мамой спокойно успеете собраться. Вы должны уехать вместе с нами – папа кивает в мою сторону.

Дед молчит. Насупившись, смотрит прямо перед собой.

– Па, ну ты ж умный человек. Ты не можешь не понимать, что эта система находится в пограничном состоянии, разрушить её может всякая малость. Когда точно ЭТО произойдёт, не угадаешь. Но произойдёт и очень скоро. Через год, два, может через несколько месяцев. ОНИ уже к этому приготовились. Этот вчерашний президентский указ… эти «специальные антитеррористическое бригады», переданные в «оперативное управление» службам безопасности «стратегически важных» предприятий и организаций. ОНИ ГОТОВЯТСЯ!.. Ты что, уже забыл нашу обратную дорогу из пансионата?! А последнюю поездку на кладбище?! Без тебя с мамой я не уеду!